Что такое осень пекин

Информация о книге

Б Б К 84.4 ФРА В 41

Серия «Вершины» основана в 1994 году

Составление Марии АННИНСКОЙ

Редактор Нина КУЛИШ

Комментарии Марии АННИНСКОЙ, Жака ПЕТИВЕРА

Художники Михаил КВИТКА, Ольга КВИТКА

В художественном оформлении использованы художественные фотографии Сергея СОЛОНСКОГО

Издание осуществлено в рамках программы поддержки издательской деятельности «СКОВОРОДА» при содействии Посольства Франции в Украине

Виан Б. В 41 Сердцедер: Романы: Пер. с фр. / Сост. М. Аннинской; Коммент. М. Аннинской, Ж. Петивера; Худож. М. Квитка, О. Квитка. — Харьков: Фолио, 1998. — 480 с. — (Вершины).

В книгу известного французского писателя последней трети XX века Бориса Виана вошли произведения, свидетельствующие о писательской изобретательности автора, богатстве его творческой фантазии.

Лица, не изучившие данного вопроса, могут позволить ввести себя в заблуждение.

Амадис Дюдю не слишком уверенно шагал по узенькой улочке, являвшей собой самый длинный из наикратчайших путей к остановке 975-го автобуса. Ему приходилось ежедневно отдавать кондуктору три с половиной билетика, чтобы спрыгивать с подножки на ходу между остановками. Амадис пощупал жилетный карман, определяя, хватит ли билетов. Пожалуй, хватит. На мусорной куче сидела птица и, барабаня клювом по трем консервным банкам, выводила начало русской «Дубинушки». Амадис остановился. Птица взяла фальшивую ноту и, злобно ругаясь сквозь стиснутый клюв нехорошими птичьими словами, снялась и полетела прочь. Амадис двинулся дальше, насвистывая продолжение мелодии, но тоже сфальшивил и разразился бранью.

Светило солнце — так, кое-где. Во всяком случае, перед Дюдю улица сияла нежным светом, отраженным в жирной, скользкой мостовой. Только он все равно не мог этого видеть: улица поворачивала сначала направо, потом налево. На порогах, поводя неохватными рыхлыми прелестями, вырастали женщины с помойными ведрами в руках; их пеньюары распахивались над впечатляющим отсутствием добродетели. Женщины вытряхивали мусор себе под ноги и все разом принимались колотить по днищу. Заслышав барабанную дробь, Амадис привычно подстроился в такт. Он потому и любил эту улочку, что она напоминала ему военную службу с америкашками, когда все обжирались арахисовой пастой в жестяных банках, вроде тех, по которым долбила птица; только банки были побольше. Мусор, вываливаясь из ведер, поднимал тучи пыли, но Амадису это нравилось, потому что сразу становились видны солнечные лучи. Он поравнялся с красным фонарем на большом здании под номером шесть, где в целях конспирации жили переодетые полицейские. (На самом деле это был комиссариат; а чтобы кто чего не подумал, на ближайший бордель повесили фонарь синего цвета.) Красный фонарь был ориентиром, по которому Амадис определил, что время приближается к восьми двадцати девяти. Значит, до автобусной остановки еще минута, что равняется шестидесяти шагам — по секунде каждый. Но он делал пять шагов каждые четыре секунды. Расчеты оказались столь сложны, что вскоре растворились в его мозгу и были впоследствии выведены из организма вместе с мочой, звонко заструившейся в фарфоровую белизну унитаза. Впрочем, это произошло много позже.

На остановке 975-го уже стояло пять человек, которые мгновенно загрузились в подошедший автобус. Дюдю кондуктор впустить отказался, хотя тот протянул ему бумажку, взглянув на которую каждый дурак сразу бы понял, что это действительно шестой пассажир. Тем не менее автобус ушел без него, так как свободных мест было только пять; в доказательство автобус четырежды пукнул, силясь сдвинуться с места. Наконец он отъехал от остановки, волоча заднюю часть по ухабистой мостовой и высекая снопы искр. Некоторые водители (обычно те, что ехали следом) любили совать под хвост впереди идущему автобусу кремни, чтобы полюбоваться фейерверком.

Перед самым носом Амадиса остановился следующий 975-й. Он был набит битком и тяжело дышал. Из автобуса вылезла дородная дама с ухватом и маленьким, едва живым господином, тащившим этот ухват. Дюдю вцепился в поручни и протянул свой посадочный талон, но кондуктор ударил его по пальцам компостером.

— Отпустите автобус! — сказал он.

— Но ведь вышло три человека! — возмутился Дюдю.

— Они были сверх нормы, — доверительно сообщил кондуктор и гаденько подмигнул.

— Вранье все это! — снова возмутился Дюдю.

— А вот и не вранье! — сказал кондуктор и высоко подпрыгнул, чтобы достать до сигнального шнура. Он подтянулся, показал Амадису задницу, и водитель дал газ, потому что шнур тоненькой розовой тесемкой был соединен с его ухом.

Амадис взглянул на часы и сказал «У-у-у», в надежде, что стрелки, испугавшись, пойдут вертеться вспять. Но послушалась только секундная стрелка, а две другие невозмутимо продолжали свой путь. Дюдю стоял посреди дороги и смотрел вслед автобусу, когда подошел следующий и дал ему под зад буфером. Амадис упал. Водитель остановил автобус прямо над ним, открыл горячий кран и оросил шею несчастного кипятком. Тем временем двое пассажиров, стоявших в очереди за Дюдю, поднялись в салон. Дюдю вскочил на ноги и увидел, что автобус уже ушел. Шея у него горела, в груди клокотал гнев; теперь он наверняка опоздает.

К остановке подошли еще четыре человека и взяли в автомате посадочные талоны. Затем подошел пятый, молодой здоровяк, и вместе с талоном получил струю одеколона, которая по распоряжению Компании причиталась каждому сотому пассажиру. Заорав не своим голосом, здоровяк бросился бежать не разбирая дороги, ведь что ни говори, а получить в глаз струю почти чистого спирта довольно-таки больно. Он выскочил на мостовую, по которой обратным рейсом ехал 975-й. Чтобы положить конец нечеловеческим страданиям бедняги, автобус раздавил его, и все увидели, что недавно он ел клубнику.

Тут как раз подкатил четвертый автобус с несколькими свободными местами. Женщина, ставшая в очередь значительно позже Амадиса, проворно сунула кондуктору свой талон.

— Миллион пятьсот шесть тысяч девятьсот третий! — громко провозгласил кондуктор.

Амадис сделал шаг вперед:

— У меня девятисотый.

— Прекрасно. А где первый и второй?

— У меня четвертый, — сказал какой-то господин.

— У нас пятый и шестой, — откликнулись рядом. Амадис успел уже юркнуть в автобус, когда кондуктор схватил его за шиворот.

— Вылезайте. Вы нашли талон на дороге, так ведь?

— Да-да, мы видели, — закричала очередь. — Он лазил за ним под автобус.

Кондуктор выпятил грудь колесом и спихнул Дюдю с подножки, пронзив ему левое плечо презрительным взглядом. Амадис запрыгал от боли, а четверо пассажиров втиснулись в автобус, и тот поехал дальше, стыдливо съежившись.

Пятый автобус проехал мимо полным-полнехонек, а счастливчики, что сидели внутри, высунули язык, дразня Дюдю и всех ожидавших на остановке. Кондуктор даже плюнул в его сторону, но не принял во внимание скорость; плевок так и не долетел до земли. Амадис попытался отбить его на лету щелчком, да промахнулся. Он весь покрылся испариной от злости; когда же шестой и седьмой автобусы проехали мимо, оставив его на тротуаре, он решился идти пешком; сядет на следующей остановке, там многие выходят.

Дюдю нарочно шел там, где не положено: пусть все видят, что он кипит гневом. Пройти ему надо было метров четыреста, и за это время его обогнали несколько 975-х, почти пустых. Когда же он достиг наконец зеленой будки, что за десять метров до остановки, вдруг откуда-то вынырнули семь молодых кюре и десять школьников с хоругвями и разноцветными лентами. Они окружили автобусную остановку и выставили два просвиромета, чтобы у окружающих пропала охота ехать на автобусе. Дюдю силился вспомнить пароль, но он так давно бросил изучать катехизис, что нужное слово никак не приходило на ум. Тогда он сделал попытку подкрасться задом-наперед и получил в спину скомканную облатку. Удар был такой силы, что у Дюдю перехватило дыхание, и он зашелся кашлем. Кюре ликовали и суетились вокруг просвиромета, продолжавшего плеваться снарядами. Подъехало два 975-х, и дети расселись по свободным местам. Во втором автобусе еще было куда приткнуться, но один из кюре остался на ступеньках и не дал Дюдю подняться. Когда же Амадис повернулся, чтобы взять новый посадочный талон, на остановке уже стояло шесть человек. Он отступил и кинулся со всех ног к следующей остановке. Далеко впереди замелькал искрящийся хвост 975-го. Амадис бросился ничком на тротуар: кюре направил просвиромет в его сторону, и над головой у него со звуком горящего шелка прошелестела облатка, угодившая затем в сток.

Источник

Осень в Пекине

«Осень в Пекине» (фр. L’automne à Pékin ) — ироничный роман Бориса Виана с элементами абсурдизма, написанный осенью 1946 года и опубликованный в 1947. Ни об осени, ни о Пекине в нём речи нет: pekin на арго означает «штатский» [1] .

Содержание

Цитаты [ править ]

Если бы не девушки, повествование, пожалуй, пошло бы веселей; но с девушками от грусти не уйти. Не то чтобы они любили грустить — во всяком случае, так они говорят, — да только грусть приходит сама, как только появляются девушки. То есть, когда появляются красавицы. О дурнушках и говорить не стоит: достаточно того, что они существуют. Впрочем, все девушки все равно красавицы.
Одну из них будут звать Бронза, а другую — Лаванда. Имена остальных всплывут потом, но уже не в этой книге и не в этой истории.
Еще будет много разных людей, и все они соберутся в Экзопотамии, потому что это пустыня. Люди любят собираться в пустыне — там много места. Они пытаются и в пустыне делать то же, что делали в других местах, но все, что они делают, кажется им новым.
Такое уж у пустыни свойство — всему придавать новый смысл, особенно если предположить, что и солнце наделено там необычными качествами. — пассаж (1)

Sinon, ce serait sans doute plus souvent gai ; mais avec les filles, il faut du triste ; ce n’est pas qu’elles aiment le triste — elles le disent, du moins — mais il vient avec elles. Avec les jolies. Les laides, on ne saurait en parler : c’est assez qu’il y en ait. D’ailleurs elles sont toutes jolies.
Une s’appellera Cuivre, et l’autre Lavande, et les noms de certaines viendront après ; mais ni dans ce livre, ni dans la même histoire.
Il y aura beaucoup de gens, en Exopotamie, parce que c’est le désert. Les gens aiment à se rassembler dans le désert, car il y a de la place. Ils essayent d’y refaire les choses qu’ils faisaient partout ailleurs, et qui, là, leur paraissent neuves ; car le désert constitue un décor sur lequel tout ressort bien, surtout si le soleil est doué, par hypothèse, de propriétés spéciales.

… несмотря на накопленный опыт, никак нельзя предсказать, а тем более представить себе, чем всё это может закончиться. А уж любые попытки описать это заранее обречены на провал. Ибо из всего сказанного можно сделать какой угодно вывод. — пассаж (4); конец романа

… malgré l’expérience acquise, impossible à prévoir, encore plus à imaginer. Il est inutile de tenter de le décrire, car on peut concevoir n’importe quelle solution.

A [ править ]

Узорчатые шины пели, скользя по дороге, как нюрнбергские музыкальные волчки в радиоприёмниках. Мотор, уверенный, что в нужное время получит свою обычную тарелку рыбы, однообразно мурлыкал. — 3

Les pneus dentelés chantaient sur le revêtement comme autant de toupies de Nürnberg sur des postes de téessef. Le moteur vrombissait à un régime invariable, sûr d’avoir son assiette de poisson quand il le faudrait.

Амадис в ужасе бежал, прижав локти к туловищу и высоко поднимая колени: отказываться от зарядки всё равно не стоит. — 3

Amadis prit peur et s’enfuit, les coudes collés au torse, en levant les genoux aussi haut qu’il pouvait : ce n’était pas le moment de négliger une occasion de faire sa culture physique.

1 [ править ]

На мусорной куче сидела птица и, барабаня клювом по трем консервным банкам, выводила начало русской «Дубинушки». Амадис остановился. Птица взяла фальшивую ноту и, злобно ругаясь сквозь стиснутый клюв нехорошими птичьими словами, снялась и полетела прочь. Амадис двинулся дальше, насвистывая продолжение мелодии, но тоже сфальшивил и разразился бранью.

Il vit un oiseau, penché sur un tas d’ordures, qui donnait du bec dans trois boîtes de conserves vides et réussissait à jouer le début des Bateliers de la Volga ; et il s’arrêta, mais l’oiseau fit une fausse note et s’envola, furieux, grommelant, entre ses demi-becs, des sales mots en oiseau. Amadis Dudu reprit sa route en chantant la suite ; mais il fit aussi une fausse note et se mit à jurer.

… их пеньюары распахивались над впечатляющим отсутствием добродетели.

… leur peignoir ouvert sur un grand manque de vertu.

… расчёты оказались столь сложны, что вскоре растворились в его мозгу и были впоследствии выведены из организма вместе с мочой.

… et le calcul trop compliqué se dissolvait dans sa tête ; il fut, normalement, par la suite, expulsé par ses urines.

На остановке 975-го уже стояло пять человек, которые мгновенно загрузились в подошедший автобус. Дюдю кондуктор впустить отказался, хотя тот протянул ему бумажку, взглянув на которую каждый дурак сразу бы понял, что это действительно шестой пассажир. Тем не менее автобус ушел без него, так как свободных мест было только пять; в доказательство автобус четырежды пукнул, силясь сдвинуться с места. [2] Наконец он отъехал от остановки, волоча заднюю часть по ухабистой мостовой и высекая снопы искр. Некоторые водители (обычно те, что ехали следом) любили совать под хвост впереди идущему автобусу кремни, чтобы полюбоваться фейерверком.

Devant l’arrêt du 975, il y avait déjà cinq personnes et elles montèrent toutes dans le premier 975 qui vint à passer, mais le contrôleur refusa l’entrée à Dudu. Bien que celui-ci lui tendît un bout de papier dont la simple considération prouvait qu’il était bien le sixième, l’autobus ne pouvait disposer que de cinq places et le lui fit voir en pétant quatre fois pour démarrer. Il fila doucement et son arrière traînait par terre, allumant des gerbes d’étincelles aux bosses rondes des pavés ; certains conducteurs y collaient des pierres à briquet pour que ce soit plus joli (c’étaient toujours les conducteurs de l’autobus qui venait derrière).

… кондуктор высоко подпрыгнул, чтобы достать до сигнального шнура. Он подтянулся, и водитель дал газ, потому что шнур тоненькой розовой тесёмкой был соединён с его ухом.
Амадис взглянул на часы и сказал «У-у-у», в надежде, что стрелки, испугавшись, пойдут вертеться вспять. Но послушалась только секундная стрелка, а две другие невозмутимо продолжали свой путь.

et il sauta très haut pour atteindre le cordon, auquel il se tint pour faire un demi-rétablissement . Le conducteur démarra car il avait senti la traction de la ficelle rose attachée à son oreille.
Amadis regarda sa montre et fit « Bouh ! » pour que l’aiguille recule, mais seule l’aiguille des secondes se mit à tourner à l’envers ; les autres continuèrent dans le même sens et cela ne changeait rien.

К остановке подошли ещё четыре человека и взяли в автомате посадочные талоны. Затем подошел пятый, молодой здоровяк, и вместе с талоном получил струю одеколона, которая по распоряжению Компании причиталась каждому сотому пассажиру. Заорав не своим голосом, здоровяк бросился бежать не разбирая дороги, ведь что ни говори, а получить в глаз струю почти чистого спирта довольно-таки больно. Он выскочил на мостовую, по которой обратным рейсом ехал 975-й. Чтобы положить конец нечеловеческим страданиям бедняги, автобус раздавил его, и все увидели, что недавно он ел клубнику.

Il arriva, pendant ce temps, quatre autres personnes qui prirent des numéros en appuyant sur le levier. La cinquième, un gros jeune homme, reçut, en plus, le petit jet de parfum que la compagnie offrait en prime toutes les cent personnes ; il s’en fut droit devant lui en hurlant, car c’était de l’alcool presque pur, et, dans l’œil, cela fait très mal. Un 975 qui passait dans l’autre sens l’écrasa complaisamment pour mettre fin à ses souffrances, et l’on vit qu’il venait de manger des fraises.

… вдруг откуда-то вынырнули семь молодых кюре и десять школьников с хоругвями и разноцветными лентами. Они окружили автобусную остановку и выставили два просвиромёта, чтобы у окружающих пропала охота ехать на автобусе. Дюдю силился вспомнить пароль, но он так давно бросил изучать катехизис, что нужное слово никак не приходило на ум.

… juste devant lui d’une porte cochère, sept jeunes curés et douze enfants des écoles qui portaient des oriflammes idolâtriques et des rubans de couleurs. Ils se rangèrent autour de l’arrêt et les curés mirent deux lance— hosties en batterie, pour ôter aux passants l’envie d’attendre le 975. Amadis Dudu cherchait à se rappeler le mot de passe, mais des tas d’années s’étaient écoulées depuis le catéchisme, et il ne put retrouver le mot.

2 [ править ]

Он оглянулся и заметил, что конец швартова хлестнул служителя по лицу, оторвав ему кусочек носа, который тут же упорхнул прочь, трепеща крылышками наподобие чесоточного клеща.
Мотор миролюбиво урчал: он только что получил целую тарелку костей морского коттуса . На площадке кондуктор рассеянно вертел машинку для продырявливания билетов. Он подсоединил её к пятинотной механической балалайке, и от заунывной мелодии Амадиса начало клонить в сон.
Необоримый сон всё сильней одолевал его, пожирая изнутри, словно ядовитый вредитель.
Он обернулся и поглядел на кондуктора. Тот был поглощён широкоформатным эротическим сном и так метался, что в конце концов обвился спиралью вокруг никелированного столбика, подпиравшего крышу.

En se retournant, il vit l’employé recevoir en pleine figure l’extrémité de la corde et un lambeau de son nez s’envola dans un jaillissement de pétales d’acarus.
Le moteur ronronnait régulièrement car on venait de lui donner une pleine assiettée d’arêtes de poisson-chat . Sur la plate-forme, le receveur tournait machinalement sa mécanique à cochonner les tickets, qu’il venait d’embrayer sur la boîte à musique de l’intérieur, et la mélopée berçait Amadis.
Amadis se sentait gagné par une espèce de somnolence hardie qui s’infiltrait en lui comme un poison ravageur.
Il se demandait si le nombre de tickets qui lui restait serait suffisant pour lui permettre de payer sa place. Il tourna la tête et regarda le receveur. Dérangé par un rêve érotique de grand format, l’homme s’agitait en tous sens et finit par s’enrouler en spirale autour du léger pilier nickelé supportant le toit.

— Куда это мы едем? — спросил Амадис. Кондуктор только развёл руками.
— Это никому не ведомо, — сказал он. — У нас шофер номер 21239. Он сумасшедший.
— Ну и что? — спросил Амадис.
— А то, что никогда не знаешь, куда его занесёт. В этот автобус никто не садится… и сказать-то ему ничего нельзя: не врубается. Идиот, одним словом, и ничего тут не попишешь.

— Où est-ce qu’on va ? demanda Amadis.
Le receveur eut un geste d’ignorance.
— On peut pas savoir, répondit-il. C’est le machiniste 21 239 et il est fou.
— Alors ? dit Amadis.
— Alors on ne sait jamais comment ça finit avec lui. Personne ne monte dans cette voiture-là, d’habitude. parce qu’on ne peut rien dire, il ne comprend pas. Il est idiot, en plus, il faut reconnaître.

B [ править ]

Он посмотрел на фосфоресцирующий циферблат, сделал для себя вывод, что уже пора, и скинул простыню. Любовно прижимаясь, она вновь скользнула вверх по его ногам и обвилась вокруг тела. Клод ласково погладил простыню; она перестала ерзать и выпустила его из своих объятий.
Он напряг слух и различил ритмичную пульсацию. Пол и стены дышали легко и размеренно. Он успокоился. Из его расширенных пор нехотя, с присвистом спящей мышки, выходил сон. Клод подошел к двери, но прежде чем включить свет, развернулся лицом к зеркалу платяного шкафа. Накануне вечером он потушил лампу внезапно, как раз в тот момент, когда строил рожу собственному отражению. Теперь, перед тем как идти на работу, он хотел увидеть эту рожу ещё раз. Он решительно повернул выключатель. Вчерашнее отражение было на месте. При виде его Клод громко расхохотался. Впрочем, под действием света изображение быстро померкло, и в зеркале появился утренний Клод Леон. — 1

Il rejeta la couverture ; affectueuse, elle remonta aussitôt le long de ses jambes et s’entortilla autour de lui. Claude caressa la couverture qui cessa de s’agiter et consentit à le laisser se lever.
Mais, en prêtant l’oreille il perçut la cadence régulière, la respiration souple et posée des planchers et des murs et se rasséréna. Le sommeil ne s’échappait qu’à regret de tous ses pores dilatés, en faisant un bruit très doux, comme une souris qui rêve. Il gagna la porte, et, avant de manœuvrer l’interrupteur, se tourna vers l’armoire. Il avait éteint brusquement la veille, juste en faisant une grimace devant la glace, et voulait la revoir avant d’aller à son bureau. Il alluma d’un seul coup. Sa figure d’hier était encore là. Il rit tout haut en la voyant, puis elle se dissipa à la lumière, et le miroir refléta le Léon du nouveau matin.

— Какой же вы недотепа, — покачал головой начальник. — Опять кляксу поставили…
— Простите, господин Сакнуссем, я…
— Немедленно сведите! — приказал Сакнуссем. Клод склонился над кляксой и принялся старательно её вылизывать. Чернила были горькие и пахли тюленьим жиром. — 3

— Maladroit ! gronda l’autre. Toujours des taches !…
— Excusez-moi, Monsieur Saknussem, dit Claude… mais…
— Effacez ça !… dit Saknussem.
Claude se pencha sur la tache et se mit à la lécher avec application. L’encre était rance et sentait le phoque.

— И не опаздывайте, — напомнил шеф. — Вчера вы опоздали на шесть минут.
— Но при этом я пришел на девять минут раньше… — попытался оправдаться Клод.
— Конечно, только обычно вы приходите на пятнадцать минут раньше, — уточнил Сакнуссем. — 3

— Et soyez à l’heure, conclut son chef. Hier, vous aviez six minutes de retard.
— Mais j’étais quand même neuf minutes en avance… dit Claude.
— Oui, dit Saknussem, mais, d’habitude, vous arrivez un quart d’heure en avance.

Клод доедал обед. От сыра остался один кусок, правда довольно большой. Жёлтый, с сиреневыми дырочками, он лениво ворочался в своей тарелке. На десерт Клод налил себе целый стакан карамельного гидрата окиси лития и слушал, как он, пузырясь, стекает по пищеводу. Пузырьки воздуха поднимались против течения и лопались в гортани, производя металлический звук. — 4

Il achevait de dîner. Le fromage, dont il ne restait qu’un gros morceau, grouillait paresseusement dans l’assiette mauve à trous mauves. Il se versa, pour terminer, un plein verre de lithiné au caramel et l’écouta descendre le long de son œsophage. Les petites bulles qui remontaient le courant faisaient un bruit métallique en éclatant dans son pharynx.

— По уму сделано, — согласился Клод, целясь в цветочный горшок, который на всякий случай пригнулся. — 4

— Arme bien conçue, dit Claude en visant un pot de fleurs qui s’écarta de la ligne de mire.

Чёрный холодный уравнитель [3] выжидающе молчал; он внушительно покоился рядом с сыром, который в ужасе пытался от него отстраниться, но не решался покинуть родную тарелку. — 4

L’égalisateur noir et froid n’avait encore rien dit ; il reposait lourdement près du fromage qui, effrayé, s’éloignait de toute sa vitesse, sans oser toutefois, quitter son assiette nourricière.

Аббат Петижан гарцевал по тюремным коридорам в сопровождении сторожа. Они играли в белибердень. Доскакав до камеры Клода Леона, аббат поскользнулся на кучке, оставленной под ногами девятихвостой кошкой, и описал в воздухе полное сальто. Его сутана, изящно разлетевшаяся над крепкими ногами, так живо напомнила балет незабвенной Лои Фуллер, что сторож проникся к нему почтением и, пробегая мимо, тоже заголился из вежливости. — 8

L’abbé Petitjean caracolait dans les couloirs de la prison suivi de près par le gardien. Ils jouaient à la pouillette. En approchant de la cellule de Claude Léon, l’abbé glissa sur une crotte de chat à neuf queues, et fit un tour complet dans l’atmosphère. Sa soutane gracieusement déployée autour de ses jambes robustes, le fit ressembler si fort à la Loïe Fuller que le gardien le dépassa, plein de respect et en se découvrant par politesse.

Ключ вошел в скважину, замок проникся к нему доверием и отомкнулся. — 8

La clé s’engagea dans la serrure qui prit parti pour elle et s’ouvrit.

— Я хочу исповедаться. Хочу предстать перед Создателем с кристально чистой душой…
— … словно выстиранной Persil’ом! — воскликнули они в один голос, следуя католическому канону, и осенили себя самым что ни на есть классическим крестным знамением.
— Сын мой, — сказал аббат, — вы же не можете изменить тот факт, что застреленный вами велосипедист был врагом нашей Матери Ехидной, Слепой и Апостылевшей Церкви…
— Когда я его убивал, на меня ещё не снизошла благодать.
— Ерунда! — уверенно заявил аббат. — Мы вас отсюда вытащим. — 8

— Je voudrais me confesser. Je veux me présenter devant mon Créateur garni d’une âme nette.
— Comme si elle avait été lavée avec Persil !… dirent-ils d’une même voix suivant le rite catholique, et ils firent un signe de croix des plus classiques.
— Mon fils, dit l’abbé, vous ne pouvez pas ne pas tenir compte du fait que ce cycliste était un ennemi de notre Sainte Mère l’Église cornue et apostillonique…
— Je n’étais pas encore touché par la grâce quand je l’ai tué, dit Claude.
— Foutaises, assura l’abbé. Nous vous tirerons de là.

C1 [ править ]

Анжель сидел на стертых каменных перилах и наблюдал за тем, как зоотехники ощипывают парковых голубей — мероприятие, проводимое ежегодно.

Angel assis sur la pierre usée de la balustrade, il regardait les techniciens procéder à la tonte annuelle des pigeons du square.

Солнце в нерешительности ходило взад-вперёд по небу: запад и восток шутки ради поменялись местами, играя в уголки с двумя своими приятелями. Издалека солнце никак не могло разобрать, кто из них где.

Le soleil passait et repassait dans le ciel et ne se décidait pas ; l’ouest et l’est venaient de jouer aux quatre coins avec leurs deux camarades, mais, pour s’amuser, chacun occupait maintenant une position différente ; de loin le soleil ne pouvait s’y reconnaître.

На ней была короткая юбочка, и взгляд Анжеля, скользнув по её золотистым коленкам, юркнул меж длинных стройных бёдер. Там было горячо. Анжель хотел было остановить свой дерзкий взгляд, но тот не послушался и полез ещё глубже, чтобы по мере возможности заняться там делом. Анжель очень смутился и нехотя закрыл глаза. Умерший взгляд так и остался в месте своего заточения, и девушка ненароком стряхнула его на землю, когда, встав, одёрнула юбку.
Лысые голуби делали отчаянные попытки подняться в воздух, но быстро уставали и падали. После этого они были уже не в силах шевельнуться и безропотно позволяли привязать себе крылья из разноцветного шелка, которые бесплатно раздавали городские власти. Голубям показывали, как этими крыльями пользоваться, и птицы, охваченные внезапной гордостью, разлетались по своим гнёздам. Их и без того важная поступь делалась прямо-таки величественной.

Elle portait une jupe très courte et le regard d’Angel rampa le long de ses genoux dorés et polis pour s’insinuer entre les cuisses longues et fuselées ; il y faisait chaud ; sans écouter Angel qui voulait le retenir, il avança un peu plus loin et s’occupa à sa façon. Angel, gêné, se décida, à regret, à fermer les yeux. Le petit cadavre resta sur place et la fille le fit choir sans s’en apercevoir, en tapotant sa jupe lorsqu’elle se leva quelques minutes plus tard.
Les pigeons déplumés faisaient des efforts désespérés pour se remettre à voler, mais ils se fatiguaient très vite et retombaient presque aussitôt. À ce moment ils ne remuaient plus guère et se laissaient attacher sans protester les ailes en soie jaune, rouge, verte ou bleue que la municipalité leur fournissait libéralement. Après quoi, on leur montrait comment s’en servir ; ils regagnaient leurs nids, pénétrés d’une dignité nouvelle, et leur démarche, naturellement grave, se faisait hiératique.

… в сквере группы детей играли в классики, давили молотками муравьёв, спаривали лесных клопов и предавались другим соответствующим их возрасту развлечениям. Многие [женщины] вязали; иные только делали вид — для приличия, но нетрудно было заметить, что у них нет пряжи.

… le jardin, des groupes d’enfants qui jouaient à tuer des fourmis à coups de marteau, à la marelle, à accoupler des punaises des bois, et à d’autres amusements de leur âge. Certaines [femmes] tricotaient ; d’autres faisaient semblant, pour se donner une contenance, mais on voyait vite qu’elles n’avaient pas de laine.

[4] находился в подвале. Туда, извиваясь, вела белая лестница, спуститься по которой без риска для жизни можно было только держась за канат. Канат от частого пользования до такой степени сплющился, что превратился в плющ и на нём приходилось ежемесячно остригать листья.

Cela se passait au sous-sol. Un petit escalier blanc y menait en se tortillant ; une grosse corde-lierre, dont on coupait les feuilles tous les mois, permettait de descendre sans se tuer.

Все танцующие слушали музыку. Было жарко и накурено. Ноты пробирались меж скрюченных серых дымков над умирающими в пепельницах окурками. А пепельницы рекламировали фирму «Дюпон», что на улице Отфёй, и представляли собой в уменьшенном виде судна, утки и другие приспособления для лежачих больных.
— А вы чем занимаетесь? Я имею в виду — в жизни.
— Я часто танцую, — сказала Рошель. — После экзамена на степень половой зрелости училась, чтобы стать секретаршей. Пока что я не работаю. Родители считают, что сначала я должна приобрести навыки поведения в обществе.

Les autres danseurs aussi. Il faisait chaud et enfumé, et les notes se faufilaient parmi les volutes grises des mégots en train d’agoniser sur des cendriers-réclame de la maison Dupont, rue d’Haute-feuille, qui représentaient, à l’échelle réduite, des bassins de lit et du matériel pour malades.
— Et vous que faites-vous? Dans la vie ?
— Je danse souvent, dit Rochelle. J’ai appris le secrétariat après mon baccalauréat, mais je ne travaille pas encore. Mes parents aiment mieux que je sache me conduire dans le monde.

D [ править ]

— Прекрасные новости, господин Крюк, — сказал Жуйживьом [5] . — Я только что прикончил трёх своих клиентов и наконец-то могу снова засесть за работу.
— Невероятно! — отозвался Крюк. — Главное — не упустить случая.
— Медицина — великолепное средство, чтобы разогнать тоску; но с авиамоделированием она ни в какое сравнение не идёт. — 1

— Bonne nouvelle, monsieur Cruc, dit Mangemanche. Je viens de tuer trois clients et je vais avoir le temps de travailler de nouveau.
— Épatant ! dit M. Cruc. Il ne faut pas les rater.
— La médecine, dit le professeur, c’est très bien pour se marrer, mais ça ne vaut pas les modèles réduits.

Крюк как завороженный следил за вращением винта, и от этого глаза его тоже совершали в орбитах вращательное движение. Центробежная сила сносила хрусталики от центра к краю, в результате чего Крюк видел только испод собственных век. Пришлось отказаться от этой затеи. — 2

Cruc, hypnotisé, tentait de suivre des yeux le mouvement de l’hélice, et ses globes tournaient à cet effet, dans l’orbite, mais la force centrifuge projetait les cristallins vers l’extérieur, et il voyait juste le bord interne de ses paupières, aussi il s’arrêta.

Он отошел от кровати Корнелиуса и обернулся к соседней койке. Она была свободна, и санитарка водрузила на неё стул, чтобы прибраться.
— Что со стулом? — пошутил Жуйживьом.
— Горячка, — ответил практикант, подыгрывая.
— Поиздеваться надо мной решили? — спросил профессор. — Поставьте ему градусник, сейчас посмотрим.
Он сложил руки на груди и стал ждать. Практикант вышел и вернулся с дрелью и термометром. Потом он перевернул стул вверх ногами и принялся сверлить под сидением дырку, то и дело сдувая опилки.
Практикант закончил сверлить и вставил градусник в дырочку. Было видно, как ртуть сначала собралась в комочек, а потом стремительно поползла вверх по шкале и, раздуваясь как мыльный пузырь, зависла на конце термометра.
— Смерьте давление у этого стула, — велел Жуйживьом.
Практикант с предосторожностями взялся укладывать стул в постель. Поймав на себе взгляд профессора, молодой человек засуетился вокруг кровати с подчёркнутой аккуратностью профессионального яйцеглотателя. — 4

Il quitta le chevet de Cornélius et son regard se porta sur le lit voisin. La femme de service venait, profitant de ce qu’aucun malade ne l’occupait, de poser une chaise dessus pour faire le ménage.
— Qu’est-ce qu’elle a, cette chaise ? dit Mangemanche, plaisantin.
— Elle a la fièvre, répondit l’interne, non moins.
— Vous vous foutez de moi, hein ? dit Mangemanche. Mettez-lui un thermomètre, on va bien voir.
Il se croisa les bras et attendit. L’interne quitta la pièce et revint avec une chignole et un thermomètre. Il retourna la chaise cul par-dessus tête, et se mit à percer un trou sous le siège. Il soufflait dessus en même temps pour faire partir la sciure.
L’interne se redressa et planta le thermomètre dans le trou. On vit le mercure se ramasser sur lui-même, puis bondir, escalader les degrés à une vitesse foudroyante, et le haut du thermomètre se mit à gonfler comme une bulle de savon.
— Prenez la tension de cette chaise, dit Mangemanche.
Il regarda l’interne la coucher avec précaution. Saisi par le regard de Mangemanche, il s’affaira autour de la chaise, avec des gestes délicats de gobeur d’œufs professionnel.

Профессор быстро откинул простыню. Под ней лежал стул Людовика XV, ножки его одеревенели. Он постарел на двадцать лет. Холодный и окоченевший, он напоминал скорее мебель Людовика XVI. Спинка его сделалась напряженно-прямой и красноречиво говорила о мучительной предсмертной агонии. Дерево имело теперь голубовато-белесый оттенок, что не укрылось от профессорского ока. — 8

Le professeur remarqua quelque chose d’insolite dans l’aspect du lit voisin et découvrit prestement la chaise Louis XV. Ses pieds s’étaient raidis. Elle avait vieilli de vingt ans. Elle était froide, inerte, et Louis XVI. Les courbes de son dossier, tendues et droites, disaient combien son agonie avait dû être pénible. Le professeur remarqua la teinte blanc-bleuâtre du bois.

Первое движение [ править ]

… он собирался пообедать .
Потом, для удобства читателя, он заполнил анкету, которую мы приводим здесь полностью :
Уши: университетский тип в форме амфорной ручки — I

… entra pour déjeuner .
Puis, pour la commodité du lecteur, il remplit la fiche de renseignement suivante, reproduite ci-dessous in extenso :
Oreilles : type universitaire en anse d’amphore

… выпрямлял у своей лупы оправу, искорёженную слишком сильным увеличением. — I

… àredresser la monture de sa loupe tordue par un grossissement trop élevé.

… он поддерживал в своем лагере железную дисциплину. (Именно она создавала индуктированный ток, который, проходя через соленоиды, освещал лагерь.) — I

… faisait régner la discipline de fer dans son champ de fouilles. (Produisant ainsi des courants induits par le moyen desquels, à travers des solénoïdes, il s’éclairait.)

Дюпон был сыном ремесленников, всю жизнь работавших не разгибая спины. Однажды он порешил обоих родителей, чтобы дать им возможность разогнуть наконец спину и отдохнуть от трудов праведных. Скромно прячась от назойливых почитателей, он повёл уединённый образ жизни, всей душой предался Богу и надеялся на прижизненную канонизацию Папой римским по примеру отца Фуко, благословившего миссионерство в Сахаре. — I

Dupont, fils d’artisans laborieux, les avait tués afin qu’ils puissent enfin s’arrêter et se reposer en paix. Évitant les félicitations ostensibles, il vivait à l’écart, d’une vie de religion et de dévouement, espérant être canonné par le Pape avant de mourir, comme le Père de Foucault prêchant la croisière.

Свежий ветер, пропитанный запахом йода и ихневмонов, метался в закоулках ушной раковины рулевого, производя звук, близкий к ре диез и нежный, как пение кулика. — V

Un vent frais, saturé d’ichneumon et d’iode, s’engouffrait dans les replis auriculaires de l’homme de barre, produisant une note douce comme le chant du courlis ; et voisine du ré dièse.

Олив взяла баклана на руки и баюкала, нашептывая ему в утешение всякие глупости. А он, довольный, зарылся в собственные перья и мурлыкал, как тапир. — V

Olive pris le cormoran dans ses bras et le berçait en lui racontant des bêtises pour le consoler. Il se rembobinait dans ses plumes, tout content, et ronronnait comme un tapir.

… старые воспоминания были тонкие и длинные, и совершенно расплющенные наслоением позднейших событий; если на них смотреть сбоку, как сейчас, то различить их форму и цвет просто невозможно. Атанагор чувствовал, как они копошатся и извиваются где-то внутри, подобно вертким рептилиям. Он тряхнул головой, и копошение прекратилось: испуганные воспоминания замерли и съёжились. — VIII

… de très vieilles choses , des idées longues et minces et complètement aplaties sous une couche d’événements plus récents, si aplaties que, vues de profil comme en ce moment, il ne pouvait ni les différencier ni distinguer leur forme et leur couleur : il les sentait seulement se déplacer en dessous, sinueuses et reptiliennes. Il secoua la tête et le mouvement s’arrêta ; effrayées, elles s’immobilisaient et se rétractaient.

… жёлтые пустые ракушки лопались под их подошвами, выбрасывая облако пыли и издавая мелодичный чистый звук: словно прозрачная капля падала на хрустальное острие, заточенное в виде сердца. — VIII

… les coquilles vides des petits escargots jaunes éclataient avec un jet de poussière, et un son clair et pur, comme une goutte d’eau tombant sur une lame de cristal en forme de cœur.

Атанагор посмотрел на небо. Там, как всегда, пульсировала Астролябия: три чёрных вспышки, одна зелёная, две красных и две паузы. Обрюзгшая Большая Медведица неровно мигала желтоватым светом слабой силы тока, а Орион только что потух. Археолог пожал плечами и, сдвинув ноги, прыгнул в колодец: он рассчитывал приземлиться на жировую прослойку своего подручного. Мартен успел уже отойти в горизонтальную галерею. Ему пришлось срочно вернуться, чтобы вытащить своего патрона из сваленной в кучу земли, в которой его костлявое тело проделало цилиндро-плутоническую скважину. — IX

Athanagore regarda le ciel. L’Astrolabe scintillait comme de coutume, trois éclats noirs, un vert et deux rouges, et pas d’éclat du tout, deux fois. La grande Ourse, avachie, jaunâtre, émettait une lumière pulsée de faible ampérage et Orion venait de s’éteindre. L’archéologue haussa les épaules et sauta à pieds joints dans le trou. Il comptait sur la couche de lard de son factotum pour l’atterrissage. Mais Martin était déjà dans la galerie horizontale. Il revint en arrière pour aider son patron à se dégager du tas de terre dans lequel son corps maigre avait creusé un trou cylindro-plutonique.

— Вы мне перепишете первую главу этой книжонки справа налево, да ещё левой рукой. — X

— Vous me copierez le premier chapitre de ce livre, en écrivant de la main gauche et de droite à gauche.

Он достал три крохотные изящные рюмочки, найденные не так давно в месте удачных раскопок и служившие несколько тысячелетий назад королеве Нефурпитон, которая, по предположению археолога, использовала их для принятия успокоительных глазных ванн. — X

Il prit trois petits verres de forme gracieuse, découverts quelques semaines plus tôt à la suite d’une fouille fructueuse, et dont il pensait que la reine Néfourpithonh se servait, quelques milliers d’années plus tôt, en guise d’œillères pour des bains calmants.

Аббат сидел на кровати рядом с Бронзой и, расстегнув на ней блузку, внимательно смотрел внутрь.
— Как интересно устроена эта молодая особа, — сказал он Атанагору.
— Вы находите? Чем же именно она интересна?
— Бог мой, так сразу и не объяснишь. Вся в целом, возможно. Правда, и отдельные её составляющие тоже весьма любопытны. — X

L’abbé, assis sur le lit à côté de Cuivre, avait entrouvert la chemisette de cette dernière et regardait à l’intérieur avec une attention soutenue.
— Cette jeune femme est très intéressante, dit-il à Athanagore quand il le vit.
— Oui ? dit l’archéologue, et en quoi spécialement ?
— Mon Dieu, dit l’abbé, on ne peut pas dire en quoi spécialement. L’ensemble, peut-être ; mais les diverses parties constitutives, certainement aussi.

Второе движение [ править ]

Женщины начисто лишены воображения, — сказал Анна. — Они уверены, что достаточно их присутствия, чтобы заполнить жизнь. Но в мире так много всего другого.
— Но ты же её разрушаешь, — тихо проговорил Анжель.
— Ты хочешь сам её разрушать?
— Я бы не стал её разрушать. Я бы её даже не касался, а только целовал бы и обнажённую заворачивал в белую ткань.
— Женщины созданы совсем не для этого, — сказал Анна. — Они не подозревают даже, что в мире есть ещё что-то. — I

— Elles n’ont pas d’imagination, dit Anne, et elles croient qu’il suffit d’elles pour remplir une vie. Mais il y a tellement d’autres choses.
— Mais tu l’abîmes, murmura Angel.
— Tu voudrais que ce soit toi ?
— Je ne l’abîmerais pas, dit Angel. Je ne la toucherais pas. Juste l’embrasser, et la mettre nue dans une étoffe
— Elles ne sont pas comme ça, dit Anne. Elles ne savent pas qu’il y a autre chose.

Он вышел, и его жёлтая рубашка осветила чердачную площадку ровно настолько, чтобы не дать ему оступиться на кособоких ступеньках. — VI

Il sortit, et sa chemise jaune projeta dans l’escalier du grenier une lumière suffisante pour l’empêcher de trébucher sur les marches inégales.

— Я хочу Рошель. Ей давно уже пора стать моей. Теперь она все больше и больше разваливается. Её руки приняли няли форму тела моего друга, глаза её молчат, подбородок обвис, волосы стали жирными. Это правда: она рыхлая. Как тронутый гнилью плод. И пахнет она как тронутый гнилью плод — запахом горячей плоти. И при этом она всё так же желанна. Я открываю глаза — и вижу, как она каждое утро выходит из комнаты Анны. Ещё вся разверстая, влажная, горячая и липкая после того, что было. И я тоже хочу этого. Мне хочется размазать её по себе. Она, должно быть, мягкая и податливая, как мастика. — IX

— Je veux Rochelle, dit Angel. Il est temps que je l’aie. Elle est de plus en plus abîmée. Ses bras ont pris la forme du corps de mon ami, et ses yeux ne disent plus rien, et son menton s’en va, et ses cheveux sont gras. Elle est molle, c’est vrai, elle est molle comme un fruit un peu pourri, et elle a la même odeur de chair chaude qu’un fruit un peu pourri, et elle attire autant. J’ouvre les yeux, et je la vois tous les matins sortir de la chambre d’Anne. Encore tout ouverte, tout humide de tout, toute chaude et collante, et j’ai envie de ça. J’ai envie de l’étaler sur moi, elle doit se prêter comme du mastic.

Красное стёклышко на крыле велосипеда мелькнуло напоследок и потухло, точно глаз, припечатанный ударом кулака. — XII

La dernière chose qu’on vit, c’était le morceau de verre rouge attaché au garde-boue, et il s’éteignit comme un œil sous un coup de poing.

— Красивую женщину надо бросать или же предоставлять ей свободу прежде, чем она растратит себя целиком. — XIII

Je dis donc qu’on doit quitter ou laisser libre une jolie femme avant de l’avoir réduite à zéro.

— Впервые в жизни, — сказал [аббат], — я не сморозил ни единой глупости в течение такого большого промежутка времени. Хотел бы я знать, что происходит. — XIII

— C’est la première fois, dit Petitjean, que je reste aussi longtemps sans dire une connerie plus grosse que moi. Je me demande ce qui se passe.

— B педераст, и лесбиянка, и все люди такого сорта страшно узколобы. Может, они в этом не виноваты. Но только почему-то ужасно этим гордятся. Меж тем как их особенность — всего лишь смехотворный порочишко. — XV

— Un pédéraste ou une gouine, ou tous ces gens-là ont un esprit horriblement étroit. Je ne pense pas que ce soit leur faute. Mais, en général, ils s’en glorifient. Alors que c’est une faiblesse sans importance.

Перевод [ править ]

М. Л. Аннинская, 1997 (с незначительными уточнениями)

Источник

Что такое осень пекин

Борис Виан «Осень в Пекине»