Как то школьной осенью печальной от которой шел мороз по коже наши взгляды встретились случайно

Потому, что бытие нуждается в смыслах запись закреплена

Борис Рыжий
Элегия Эле

Как-то школьной осенью печальной,
от которой шел мороз по коже,
наши взгляды встретились случайно —
ты была на ангела похожа.
Комсомольские бурлили массы,
в гаражах курили пионеры.
Мы в одном должны учиться классе,
собрались на встречу в школьном сквере.

В белой блузке,с личиком ребенка,
слушала ты речи педагога.
Никого не слушал, думал только:
милый ангел, что в тебе земного.
Миг спустя, любуясь башмаками,
мог ли ведать, что смотрел моими
школьными и синими глазами
Бог — в твои небесно-голубые.

Знал ли — не пройдёт четыре года,
я приеду с практики на лето,
позвонит мне кто-нибудь — всего-то
больше нет тебя, и всё на этом.
Подойти к окну. И что увижу?
Только то, что мир не изменился
от Москвы — как в песенке — и ближе.
Все живут. Никто не застрелился.

И победно небеса застыли.
По стене сползти на пол бетонный,
чтоб он вбил навеки в мой затылок
память, ударяя монотонно.
Ты была на ангела похожа,
как ты умерла на самом деле.
Эля! — восклицаю я. — О Боже!
В потолок смотрю и плачу, Эля.

Источник

Как то школьной осенью печальной от которой шел мороз по коже наши взгляды встретились случайно

Поэт Борис Рыжий | Сообщество почитателей запись закреплена

В белой блузке,с личиком ребенка,
слушала ты речи педагога.
Никого не слушал, думал только:
милый ангел, что в тебе земного.
Миг спустя, любуясь башмаками,
мог ли ведать, что смотрел
моими школьными и синими глазами
Бог — в твои небесно-голубые.

Знал ли — не пройдет четыре года,
я приеду с практики на лето,
позвонит мне кто-нибудь — всего-то
больше нет тебя, и все на этом.
Подойти к окну. И что увижу?
Только то, что мир не изменился
от Москвы — как в песенке — и ближе.
Все живут. Никто не застрелился.

И победно небеса застыли.
По стене сползти на пол бетонный,
чтоб он вбил навеки в сей затылок
память, ударяя монотонно.
Ты была на ангела похожа,
как ты умерла на самом деле.
Эля! — восклицаю я. — О Боже!
В потолок смотрю и плачу, Эля.

Источник

Борис Рыжий. Элегия Эле.

Другие статьи в литературном дневнике:

31.12.2019. Алексей Остудин. Марьяж.
30.12.2019. Дарья Христовская. Слова.
29.12.2019. Алан. Ушебти.
28.12.2019. Виктория Смагина. Потом.
27.12.2019. Алексей Остудин. Держибабель.
26.12.2019. Яшка Казанова. Валетом.
25.12.2019. Из Бургоса. Много пчелиного мёда.
24.12.2019. Светоносова. Дачно-профессорское.
23.12.2019. Алексей Остудин. Пять утра.
22.12.2019. Яшка Казанова. На спине.
21.12.2019. Дмитрий Быков. Она любила Баха.
20.12.2019. Марианна Боровкова. Когда нет снега.
19.12.2019. Борис Рыжий. Колыбельная зимнего сада.
18.12.2019. Яшка Казанова. По нити паузы дрожащей.
16.12.2019. Дарья Христовская. Хроники планеты.
15.12.2019. Аркадий Застырец. Керчь-3.
14.12.2019. Мускат Маасдам. Бесчувственное.
13.12.2019. Борис Рыжий. Элегия Эле.
12.12.2019. Яшка Казанова.
11.12.2019. Илья Кормильцев. Город братской любви.
10.12.2019. Мускат Маасдам. Смиренное.
09.12.2019. Алан. Бессильные.
08.12.2019. Яшка Казанова. Фатум.
07.12.2019. Илья Кормильцев. Мой брат Каин.
06.12.2019. Мускат Маасдам. Оглядываясь.
05.12.2019. Алан. Очередь.
04.12.2019. Яшка Казанова. Шалею.
03.12.2019. Алексей Остудин. Примета.
02.12.2019. Мускат Маасдам. Насколько.
01.12.2019. Илья Кормильцев. Доктор твоего тела.

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Источник

В кварталах дальних и печальных (8 стр.)

Стихи для пустого альбома

Я приду к тебе с пустым альбомом,
друг мой ласковый и нежный,
на исходе жизни и с наклоном
подпишу небрежно:
«Я дарю тебе свою единственную книгу
на оставшееся счастье.
В знак победы горечи над криком.
Хоть сжигай ее, хоть рви на части —
не убудет. Кроме прозы,
Все, что я писать пытался, тут же
размывали слезы.
Либо потому, что вряд ли нужен
этот почерк, алые чернила.
(Впрочем, цвет у них — лиловый.)
Либо жизнь моя взаправду уместилась
в два печальных слова:
«фабрика», «цена». На этих чистых
нарисуй меня, как только выйду
от тебя, дружок, красивым и плечистым.
Но исчезнувшим из виду».

«… Поздним вечером на кухонном балконе…»

… Поздним вечером на кухонном балконе,
закурив среди несданной стеклотары,
ты увидишь небеса как на ладони
и поймешь, что жизнь твоя пройдет недаром.
В этом мире под печальными звездами.
То — случайная возможность попрощаться
с домочадцами, с любимыми, с друзьями.
С тем, что было, с тем, что есть, и с тем, что будет.

Вальс с синими слонами

Сотня синих слонов, сотня синих слонов.
О, как величаво уходите вы.
Диким табором. Молча. Без слов.
По пустыне больной головы.
Словно смысл вы несете большой.
Словно жизнь заключается в вас —
только в синих слонах. Если там водопой,
так напейтесь сполна и тотчас,
дорогие мои, возвращайтесь ко мне.
Ну, допустим, я вас посчитать позабыл.
Прежде чем позабудусь во сне,
принесите воды
в долгих хоботах. О, не сочтите за труд.
И устройте фонтан. Хоть на час. Хоть на миг.
Чтоб, когда образуется пруд,
вышло солнце, послышался крик
детворы. Сей к фонтанам положен пейзаж —
утомленное солнце и шепот листвы.
Но колышутся уши у вас,
словно флаги. Уходите вы.

«Ах, куда вы уходите все так скоро…»

Ах, куда вы уходите все так скоро —
девочка, мальчик в коротких брюках.
Кто вы были? Что это был за город?
Я запомнил первые две-три буквы.
И еще немного — была аллея,
что превращалась то в лес, то в море.
И еще — как щеки ее алели,
когда счастье переходило в горе.
И еще какие-то люди были.
Отражались звезды в глазах их влажных.
Но не помню — добрые они или
злые. Впрочем, совсем не важно.
Снегопад в старой оконной раме.
И кружатся белые хлопья, словно.
В пальто укутавшись, на диване
я курю. И уплываю снова
в сладкий сон, что овладел землею.
Чтоб еще раз их повидать при жизни.
Человек, как медведь, должен спать зимою,
колыбельную спойте ему, пружины.

На бледно-голубой эмали

Березы ветви поднимали
и незаметно вечерели.
Я ныне и не помню, как Вас звали.
И были ль Вы со мною в самом деле?
Увы, я вспоминаю только рощу,
хрустящий снег и прочие детали.

Где как-то странно с приближеньем ночи
отчетливее тени наши стали.
И нынче, верно, там они чернеют,
отпугивая всяческую живность.
Все так же — снег не тает, вечереет.
Лежат они — печальные, большие.

Места есть на земле, где расстаются,
кто б ни забрел. Такие уж, поверьте,
места. Так вот они и остаются
в мозгах, сим подчеркнув свое бессмертье.
Там, я считаю, с Вами и гуляли.
Но я не помню, как глаза у Вас темнели
на бледно-голубой эмали,
какая мыслима в апреле.

Черные скалы

Черные скалы над черной рекою,
как вы красивы. Как печальны!
О, не убейте меня покоем.
Особенно — в момент прощанья.
Я — заурядный усталый путник.
Всех потерял. Иных — покинул.
Я с вами пробыл лишь пару суток,
но буду помнить до могилы.
Я только затем и сошел с дороги,
чтоб вы хранили меня ночами.
С вами молчали боги
и звезды — молчали.
Так познакомьтесь с одним человеком,
что тихо молвит пред грозным ликом:
«Вы меня не помяните даже эхом,
ибо некому меня окликнуть в мире…»
Но за ночлег — спасибо.
Прощайте, вы тоже устали.
Прощайте еще раз, огромные глыбы.
Над черной рекою черные скалы.

Трубач и осень

Полы шляпы висели, как уши слона.
А на небе горела луна.
На причале трубач нам с тобою играл —
словно хобот, трубу поднимал.
Я сказал: посмотри, как он низко берет,
и из музыки город встает.
Арки, лестницы, лица, дома и мосты —
неужели не чувствуешь ты?
Ты сказала: я чувствую город в груди —
арки, люди, дома и дожди.
Ты сказала: как только он кончит играть,
все исчезнет, исчезнет опять.
О, скажи мне, зачем я его не держал,
не просил, чтоб он дальше играл?
И трубач удалялся — печален, как слон.
Мы стояли у пасмурных волн.
И висели всю ночь напролет фонари.
Говори же со мной, говори.
Но настало туманное утро, и вдруг
все бесформенным стало вокруг —
арки, лестницы, лица, дома и мосты.
И дожди, и речные цветы.
Это таял наш город и тек по рукам —
навсегда, навсегда — по щекам.

1994, сентябрь, Санкт-Петербург

«В сентябре, на простой тротуар…»

В сентябре, на простой тротуар —
где растут фонари как цветы —
лица нежные ветреных пар
вдруг осыпались, словно листы.
Это дождик прошел, черно-бел.
Наклониться над лужей любой —
ты увидишь их, бледных, как мел,
ты махнешь им холодной рукой.

«О, прощайте, — шепнешь, — навсегда,
молодые ль вы, старые ль вы,
пусть растут города, города —
все же лица прекрасней листвы…»
В этих лицах есть горечь и лед.
В этих лицах есть боль и покой.
«Пусть гербарий из вас соберет
утром траурным школьник седой…»

Фонарь над кустами

Ты помнишь темную аллею,
где мы на лавочке сидели,
о чем — не помню — говоря?
Фонарь глядел на нас печально,
он бледен был необычайно
тогда, в начале сентября.

Кусты заламывали кисти.
Как слезы, осыпались листья.
Какая снилась им беда?
Быть может, то, что станет с нами,
во сне осознано кустами
еще осенними тогда.

Коль так, то бремя нашей боли
мы им отдали поневоле,
мой ангел милый, так давно,
что улыбнись — твоя улыбка
в печаль ударится, как рыбка —
в аквариумное стекло.

И собирайся поскорее
туда, на темную аллею —
ходьбы туда всего лишь час —
быть с теми, кто за нас рыдает,
кто понимает, помнит, знает,
ждет. И тревожится за нас.

Элегия Эле

В белой блузке, с личиком ребенка,
слушала ты речи педагога.
Никого не слушал, думал только —
милый ангел, что в тебе земного.
Миг спустя, любуясь башмаками,
мог ли ведать, что смотрел
моими школьными и синими глазами
Бог — в твои небесно-голубые.

Знал ли — не пройдет четыре года,
я приеду с практики на лето,
позвонит мне кто-нибудь — всего-то
больше нет тебя, и всё на этом.
Подойти к окну. И что увижу? —
только то, что мир не изменился
от Москвы — как в песенке — и ближе.
Все живут. Никто не застрелился.

И победно небеса застыли.
По стене сползти на пол бетонный,
чтоб он вбил навеки в сей затылок
память, ударяя монотонно.
Ты была на ангела похожа —
как ты умерла на самом деле.
Эля! — восклицаю я. — О Боже!
В потолок смотрю и плачу, Эля.

«Уток хлебом кормила с руки…»

Уток хлебом кормила с руки —
так проста — у холодной Невы.
Было, кажется, пасмурно и
так ей холодно было — увы.
Отражались в воде облака,
падал снег, и казалось иным —
белых ангелов кормит она —
с грустью ангельской — хлебом своим.

Так пройдут за годами года,
и, быть может, — безмозглый дурак —
в октябре я случайно туда
забреду и увижу: все так
же грустна, молода и проста —
кормит карликов-ангелов — ах.
Очарован, не брошусь с моста,
но умру у нее на руках.

Источник