Человек кричит и лепечет
Есть такие достаточно известные слова Мандельштама: «Ребёнок кричит оттого, что он дышит и живёт, затем крик обрывается – начинается лепет, но внутренний крик не стихает и взрослый человек внутренне кричит немым криком новорожденного. Общественные приличия заглушают этот крик – он сплошное зияние [. ], это вечное “я хочу, я живу, мне больно”».
Я читал однажды, отрываясь от работы, интернет-ленту на разных платформах, в телефоне (просто открывал, листал вниз): ощущение, что Мандельштам нашел два точных определения для человеческой словесной деятельности на людях.
Либо крик, либо лепет.
(Я и про себя в том числе, я тоже ничем не лучше, ничем не выделяюсь из интернет-толпы).
Понятно, что это только кажется, аберрация зрения (чтения): нет, это не так, не только крик и лепет, между ещё умещается “информируют”, “анализируют”, “просто говорят”, но по закону яркого пятна всё промежуточное – летит мимо.
От этого есть ощущение, что мы все (а мир тем более) находимся в постоянной истерике. Всё это даёт ощущение, что ещё немного и что-то треснет, полетит в тартарары.
Так мы переводим на письменный язык чувство собственной – ничем не объяснимой – тревоги.
Как у собаки. Перед землетрясением.
Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был
И что я презирал, ненавидел, любил.
Начинается новая жизнь для меня,
И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.
Больше я от себя не желаю вестей
И прощаюсь с собою до мозга костей,
И уже наконец над собою стою,
Отделяю постылую душу мою,
В пустоте оставляю себя самого,
Равнодушно смотрю на себя – на него.
Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,
Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,
Сновидения ночи и бабочки дня,
Здравствуй, всё без меня и вы все без меня!
Я читаю страницы неписанных книг,
Слышу круглого яблока круглый язык,
Слышу белого облака белую речь,
Но ни слова для вас не умею сберечь,
Потому что сосудом скудельным я был.
И не знаю, зачем сам себя я разбил.
Больше сферы подвижной в руке не держу
И ни слова без слова я вам не скажу.
А когда-то во мне находили слова
Люди, рыбы и камни, листва и трава.
. Недавно был смешной эпизод. Моя знакомая вывесила в Фейсбуке стихотворение Арво Метса (родился в Таллине, умер в Москве, 1937–1997).
Поэт стоит в очереди за вермишелью.
Здесь же и его почитательницы.
Поэту немного стыдно.
Он стоял на эстраде,
Словно маленький принц,
Который никогда не ест.
Первый же комментарий: «Это же сколько нужно воображения, чтобы придумать очередь за вермишелью?»
Смешно. Уже народилось не одно поколение, которое не может себе представить очередь за чем-то конкретным и тем, что может исчезнуть. Только очередь на кассу в супермаркете могут себе представить (а в тележке – банки, деликатесы, колбаса, сыр с плесенью, взвешенный в специальном отделе). О чём там лепечет Арво Метс в своем стихотворении, как маленький принц? Да неважно, детки: поливайте свою розу, дружите со своим лисом, наши детство и юность не ваши детство и юность.
(Тут в конец очереди к кассе пристраивается человек. У него в тележке не колбаса, не шампанское средней тяжести со скидкой, а люди, рыбы и камни, листва и трава. Странный он какой-то. Отодвинемся-ка от него подальше.)
БАНОЧКА
Доесть варенье и машинально
вымыть баночку. И смотреть
с недоумением: а зачем
тебе нужна эта баночка?
И не уговаривай себя, что будешь
что-то хранить в ней: были сотни,
тысячи предыдущих баночек и банок,
контейнеров,
коробок,
футляров,
пакетов,
бутылок,
ящичков,
которые так и не пригодились.
Или терзает тебя мысль,
что природа не терпит пустоты,
что все полое тоскует по наполнению?
Это, может, и так, но, как ни старайся,
всего не наполнишь: пустот слишком много,
а ты
один.
Выкинь, не мучайся! Но смотрю на неё,
такую чистую, прозрачную, с капельками
воды, как росы, на стеклянном тельце,
с ладно прилаженной золотистой крышкой,
с рисунком клубнички, ягоды моего детства,
и понимаю: нет, не могу,
рука не поднимается выкинуть.
Пусть хотя бы сначала высохнет, что ли.
Или пусть их скопится штук пятнадцать,
ведь, как известно, легче уничтожать скопом,
чем кого-то отдельно, лицом к лицу.
Я ещё помню, как мы мыли эти баночки. И даже как полиэтиленовые пакеты стирали: они висели потом в ванной, как носки. Слаповский из моего поколения (ну плюс-минус): он тоже помнит.
У Бориса Рыжего есть стихотворение:
Городок, что я выдумал и заселил человеками,
городок, над которым я лично пустил облака,
барахлит, ибо жил, руководствуясь некими
соображениями, якобы жизнь коротка.
Вырубается музыка, как музыкант ни старается.
Фонари не горят, как ни кроет их матом электрик, браток.
На глазах, перед зеркалом стоя, дурнеет красавица.
Барахлит городок.
Виноват, господа, не учёл, но она продолжается,
всё к чертям полетело, а что называется мной,
то идёт по осенней аллее, и ветер свистит-надрывается,
и клубится листва за моею спиной.
Прошлое клубится за нашей спиной, ненужное нам уже прошлое, какое-то убогое (но прекрасное, прекрасное, дивное прошлое), и там найдется место всему: и баночке, и постиранным полиэтиленовым пакетам, и нашей тревоге, и нашему лепету, и крику.
И мы живём каждый день – как новую жизнь. В смысле – с тем же упорством. И это уму непостижимо.
Вроде есть вещи, которых будет хотеться всегда:
замки, устрицы, пальмы – ничего подобного,
Атлантический океан – как с гуся вода,
виноградник в колечках – сто раз опробованное –
прованские маки, оливковые стада,
овечки вечности с боков поездов сверхскорых,
а люди, которые, без которых.
Простолюдины, как оказалось.
Даже не ангелы, падшие или павшие
в сраженьях с космической тёмной кашей –
просто летняя буйность и зимняя чахлость,
гормональные крылья,
в порывах как бы нездешней пыли
не успеваешь ахнуть.
Поиски личного краха –
сбагрить себя в объятия вертопраха,
обновлённая версия замусоренного «я» –
нелицензионная,
так что ей понадкусывают края
и надорвут клаксоны.
Хотелось друзей вытащить из щелей,
а они там ссохлись и стали хрупки,
посадить на клей
лапки их, стебельки, скорлупки –
ушки склеиться могут, такая ценность.
Прошлое значит «перехотелось».
Это очень круто сказано. Прошлое – это то, что перехотелось.
Иван Елагин многое знал про прошлое. Он, собственно, им и жил. В его стихах очень много России, которую он покинул, причём при вполне драматических обстоятельствах.
Поэтому у него много в стихах окон, дорог и звёзд. Через них и идёт прошлое. То вперед, то назад (прошлое всегда ходит ферзём, оно же не пешка). Течение времени – основной мотив стихов Елагина.
МОЕМУ СЫНУ СЕРЁЖЕ
Сурово и важно
Ветки скрипят на весу.
Как деревьям не страшно
Ночью одним в лесу?
Валится тучи темная башня,
А им не страшно!
Птица ночная крикнет протяжно,
А им не страшно!
Ветром они ошарашены,
А им не страшно!
Только вздохнут тяжко,
Да месяц блеснёт – стекляшка,
Словно смахнет слезу.
Как деревьям не страшно
Ночью, одним, в лесу?
А может – не в силах сдвинуться
И потому стоят, не бегут,
А я вот живу в гостинице,
А зачем – понять не могу.
Гостиница многоэтажна,
И мне в гостинице страшно.
Кругом какие-то тёмные шашни –
Страшно!
Заревом красным окно закрашено –
Страшно!
И чего я мытарюсь?
Пойду к нотариусу,
Постучу в дверь его.
Войду и скажу:
– Я хочу быть деревом!
Я хочу, чтобы было заверено,
Что такой-то, такой-то – дерево
И отказался от человеческих прав.
В зелень себя разубрав,
Он теперь стоит у ручья
На страже.
«Ещё одна осень, ещё одна осень», – твердил я себе, когда возвращался сегодня по тёмной улице. Но слова (при всей их как будто многозначительности) казались бессмысленными. Мне не жаль было ни осени, ни себя, ни прошедшего года, ни вообще никого.
Когда же я открыл дверь в квартиру и зажег свет, то почему-то спросил вглубь квартиры ясным голосом (у окна напротив, у стула, у прихожей, у кухни и комнаты):
«Ну и кто ещё умер сегодня?»
(Причём я имел в виду именно людей, а не стул, окно и прихожую.)
Источник
Страшные истории и мистические истории
Одной осенней ночью
Автор: Марко от 7-07-2016, 14:37
Паша, стараясь не издавать лишнего шума, пробежал в свою комнату и немедленно закрыл окно. Достав из рюкзака миниатюрный фонарик, он тут же осветил им дальние углы своей комнаты и прыгнул в кровать, устремив взгляд на едва различимые в темноте соседние дома.
Этот вечер Паша провёл в кругу своих немногочисленных друзей, большинство из которых он стал видеть всё реже. Разговоры сводились на банальные рассказы о школьных проблемах и на различные смешные или страшные истории, которые он так обожал слушать.
Эта ночь обещала быть беспокойной, так как мальчишке впервые довелось услышать столь реалистичную и жуткую историю, которая крепко засела в его детской голове, точно текст любимой песни. Рассказ продолжался, и Паша сам повторял его, к собственному сожалению, не упуская самых мелких деталей, дополняя красочными иллюстрациями, что вырисовывал детский разум.
«Бывает придёт ночью, начнёт смотреть как ты спишь, а глаза наполнены злобой и ненавистью. Не любит она тех, кто её не замечает, вот и стучится в окно, ждёт когда проснёшься».
Скоро Паша должен будет поехать в лагерь. Он уже представлял, как проведёт первый день в новом месте. Общая спальня, коллективные игры, купания в озере неподалёку — всё это всплывало в голове, сопровождаясь солнечными лучами детского нетерпения. Когда-то, но только не сейчас. Сейчас мальчишка был не в состоянии размышлять о предстоящем дне. В голове крутились лишь одни мысли.
— Ночью. Она ищет с кем провести время, — эти слова медленно сходили с его уст, тихо кружась в воздухе и растворяясь в пространстве детской комнаты. Он вспоминал слова Стёпы — того, кто поведал ему эту историю.
Тишину нарушал вой ветра, скитающегося по ночным улицам, точно заблудшая душа. Где-то слышался лай собаки, искажённый осенней стужей. Тиканье часов из комнаты родителей действовало на нервы, почему-то именно сейчас этот звук казался слишком громким. Невыносимо громким.
— Но в редких случаях бывает и такое, что вы встречаетесь не только взглядом, — Паша крепче сжался под одеялом. Его глаза бегали по комнате, останавливаясь то на облепленном тьмой окне, то на двери в комнату.
«Если ожидания ни к чему не приводят, то она уходит прочь, и на рассвете можно услышать крик. Крик, овеянный тоской и горем утраты, а главное — бесконечной злобой.
Проснувшись от стука, ты сначала не поймёшь, но ведь он не прекратится. «
Странное чувство окутывало его. Нечто знакомое, в какой-то степени, но сильно смазанное, что едва ли можно разобраться в нём, странное, вызывающее тоску.
«Здесь она и попытается тебя подловить. Ты же вряд ли будешь что-то осознавать? И даже когда всё увидишь, то не сразу поймёшь. Не сразу. Встреча взглядом — самое частое явление, от него не скроешься. Останется только закричать.
Честно, бояться её не стоит, ведь главное — не впустить её в комнату».
Ветер не утихал, точно испуганное животное мчался от настигающей опасности.
Паша зажал ладонями уши и откинул мокрое одеяло. Почему-то ему казалось всё это таким знакомым. По лбу и ногам струился пот, в голове всплывал образ ужасного ливня и снова чего-то знакомого. Он зажмурился — тут же посыпались искры, взрываясь салютом звёздного света.
«Осень у каждого своя».
— Я был под крышей веранды. — внезапно выдал он и кое-что вспомнил. Да, он вспомнил далёкий осенний ливень, что встретил его на вечерней улице более трёх лет назад. В тот вечер Паша сидел под крышей веранды, пытаясь переждать ненастье. Он вспомнил, а точнее — снова услышал тот звук.
«Это осень. Всего лишь осень, что не меняется с каждым годом. Что-то приносит, а что-то забирает».
— Она уже приходила? — мальчишка задрожал и съёжился в кровати. Эти чувства были знакомы. Он замечательно помнил шлепки босых ног за дождевой стеной, а ещё он помнил шепот.
Вой ветра внезапно стих, мальчишка почувствовал холод и, кажется, кое-что услышал. Сердце будто остановилось и замерло в ожидании, Паша приподнялся и с оцепенением взглянул в сторону окна. Света фонаря хватило, чтобы осветить распахнутую настежь форточку. Он бросился вперёд и протянул руку, чтобы закрыть.
Темноту окна рассекла торжествующая улыбка.
Источник
Одной осенней ночью
Павел, стараясь не издавать лишнего шума, пробежал в свою комнату и немедленно закрыл окно. Достав из рюкзака миниатюрный фонарик, он тут же осветил им дальние углы своей комнаты и прыгнул в кровать, устремив взгляд на едва различимые в темноте соседние дома.
Этот вечер Павел провёл в кругу своих немногочисленных друзей, большинство из которых он стал видеть всё реже. Разговоры сводились на банальные рассказы о школьных проблемах и на различные смешные или страшные истории, которые он так обожал слушать.
Эта ночь обещала быть беспокойной, так как мальчишке впервые довелось услышать столь реалистичную и жуткую историю, которая крепко засела в его детской голове, точно текст любимой песни. Рассказ продолжался, и Павел сам повторял его, к собственному сожалению, не упуская самых мелких деталей, дополняя красочными иллюстрациями, что вырисовывал детский разум.
«Бывает, придёт ночью, начнёт смотреть, как ты спишь, а глаза наполнены злобой и ненавистью. Не любит она тех, кто её не замечает, вот и стучится в окно, ждёт, когда проснёшься».
Скоро Павел должен будет поехать в лагерь. Он уже представлял, как проведёт первый день в новом месте. Общая спальня, коллективные игры, купания в озере неподалёку — всё это всплывало в голове, сопровождаясь солнечными лучами детского нетерпения. Когда-то, но только не сейчас. Сейчас мальчишка был не в состоянии размышлять о предстоящем дне. В голове крутились лишь одни мысли.
— Ночью она ищет, с кем провести время, — эти слова медленно сходили с его уст, тихо кружась в воздухе и растворяясь в пространстве детской комнаты. Он вспоминал слова Стёпы — того, кто поведал ему эту историю.
Тишину нарушал вой ветра, скитающегося по ночным улицам, точно заблудшая душа. Где-то слышался лай собаки, искажённый осенней стужей. Тиканье часов из комнаты родителей действовало на нервы, почему-то именно сейчас этот звук казался слишком громким. Невыносимо громким.
«Если ожидания ни к чему не приводят, то она уходит прочь, и на рассвете можно услышать крик. Крик, овеянный тоской и горем утраты, а главное — бесконечной злобой. Проснувшись от стука, ты сначала не поймёшь, но ведь он не прекратится. «
— Но в редких случаях бывает и такое, что вы встречаетесь не только взглядом, — Павел крепче сжался под одеялом. Его глаза бегали по комнате, останавливаясь то на облепленном тьмой окне, то на двери в комнату. Странное чувство окутывало его. Нечто знакомое в какой-то степени, но сильно смазанное, что едва ли можно разобраться в нём, вызывающее тоску.
«Здесь она и попытается тебя подловить. Ты же вряд ли будешь что-то осознавать? И даже когда всё увидишь, то не сразу поймёшь. Не сразу. Встреча взглядом — самое частое явление, от него не скроешься. Останется только закричать. Честно, бояться её не стоит, ведь главное — не впустить её в комнату».
Павел зажал ладонями уши и откинул мокрое одеяло. Почему-то ему казалось всё это таким знакомым. По лбу и ногам струился пот, в голове всплывал образ ужасного ливня и снова чего-то знакомого. Он зажмурился — тут же посыпались искры, взрываясь салютом звёздного света.
«Осень у каждого своя».
Ветер не утихал, точно испуганное животное мчался от настигающей опасности.
— Я был под крышей веранды. — внезапно выдал мальчишка и кое-что вспомнил. Да, он вспомнил далёкий осенний ливень, что встретил его на вечерней улице более трёх лет назад. В тот вечер Павел пытался переждать ненастье, ведь ему больше ничего не оставалось. Он вспомнил, а точнее — снова услышал тот звук. Это была их первая встреча.
«Это осень. Всего лишь осень, что не меняется с каждым годом. Что-то приносит, а что-то забирает».
Мальчишка задрожал и съёжился в кровати, переживая знакомые чувства. Он замечательно помнил шлепки босых ног за дождевой стеной, тихие, но проникающие глубоко в детский мозг и вызывающие необоснованное чувство всепоглощающего ужаса. Он помнил шёпот, что в течении нескольких часов не оставлял его в покое.
Вой ветра внезапно стих, мальчишка почувствовал холод и, кажется, кое-что услышал. Сердце будто остановилось и замерло в ожидании, Павел приподнялся и с оцепенением взглянул в сторону окна. Света фонаря хватило, чтобы осветить распахнутую настежь форточку. Он бросился вперёд и протянул руку, чтобы закрыть.
Темноту окна рассекла торжествующая улыбка.
Источник
