Осип дымов осень краткое содержание

Рассказ «Попрыгунья» Чехова: краткое содержание произведения

В 1891 году написал представленный здесь рассказ автор. Надо отметить, что публика очень тепло встретила произведение «Попрыгунья» Чехова. Краткое содержание его приведено ниже. Исследователи творчества писателя заявляют о том, что в основе его лежит реальная история. Изначально черновой вариант рассказа назывался «Великий человек». Попробуем выяснить, прочтя краткое содержание творения автора, почему он изменил его заглавие.

Жизнь четы Дымовых

Ольга Ивановна, молодая и романтичная женщина, выходила замуж за тридцатиоднолетнего врача Осипа Степановича Дымова, имевшего практику в двух больницах и служащего дополнительно титулярным советником. На этой свадьбе был весь цвет творческой интеллигенции: художники, артисты, певцы. Каждый из них был чем-то замечателен и уже немного знаменит. Ольга Ивановна тоже имела талант во всех сферах понемножку, по крайней мере, в этом уверяли ее друзья.

Отношения супругов

Жили Дымовы хорошо. Осип Степанович обожал жену. Он усиленно работал, чтобы покрыть расходы молодой супруги на увеселительные мероприятия. Ольга же Ивановна, в свою очередь, тоже любила супруга, объясняя своим друзьям, людям творческим, почему она, такая красавица и умница, выбрала человека простого и приземленного.

Творческая интеллигенция на даче у Ольги Ивановны

В доме у Дымовых по средам собиралась творческая компания, куда обязательно приглашались новоявленные знаменитости. При каждом стуке в дверь хозяйка вздрагивала и многозначительно восклицала: «Это он!», подразумевая под этим словом приглашенную «звездочку». Дымов, как правило, в этих посиделках не участвовал. Гости и жена о нем и не вспоминали.

Роман Дымовой с Рябовским

Остаток лета Ольга Ивановна проводит на Волге с художником Рябовским. Между молодыми людьми вспыхивает роман.

Дымов догадывается об измене жены

Охлаждение в отношениях Рябовского и Ольги Ивановны началось еще в поездке по Волге. Художник, вдохновение которого ушло вместе с теплыми солнечными днями, стал хмур и неприветлив. Он тяготился романом с Дымовой, не скрывая своего равнодушия. Ольга Ивановна вернулась домой. Поначалу она хотела скрыть от мужа измену. Но когда она увидела радостные слезы от встречи с нею на глазах супруга и его кроткую милую улыбку, женщина решила, что врать такому человеку – это преступление. Однако рассказывать Дымову о романе с художником молодая жена сразу не стала.

Болезнь и смерть Дымова

А Осип Степанович всего себя отдает служению медицине. Высасывая пленки у больного дифтеритом мальчика, он заражается и тяжело заболевает. Болезнь быстро набирает обороты. Дымов слабеет с каждым днем. За ним ухаживает его друг и коллега Коростылев. К постели больного приглашают местное светило медицины — доктора Шрека. Тот приходит и констатирует факт: Осип Степанович безнадежен. Больной лежит в бреду. Но и сейчас кроткий тихий человек ни на что не жалуется. А если бы он начал говорить, то всем стало бы понятно, что виноват здесь не только дифтерит, но и его жена, изменившая ему. Вскоре Ольге Ивановне объявляют, что муж ее скончался. Печальный финал у рассказа «Попрыгунья» Чехова. Краткое содержание его позволяет понять всю глубину осознания своей ошибки главной героиней. Узнаем об этом из следующей главы.

Позднее раскаяние Ольги

За недолгое время болезни мужа женщина успела понять, что настоящий талант и великий человек – это он, Осип Степанович. И как она раньше этого не видела? Вокруг нее были чужие люди, которым она улыбалась. А теперь где они? Знают ли ее друзья, что у нее горе? Почему никто не спешит выразить ей соболезнования? Коростылев, близкий друг Дымова, укоряет Ольгу Ивановну в том, что это она сгубила своего супруга, великого ученого и медика. Но страшнее всего для женщины укоры ее совести. Ей хочется все вернуть назад, забыть свою измену, объяснить Дымову, что это было ошибкой. Но, к сожалению, слишком поздно: исправить что-то уже нельзя. Когда женщина входит к кабинет к мужу, он уже мертв. Прочтя краткое содержание рассказа Чехова «Попрыгунья», мы делаем вывод, что свои ошибки нужно исправлять вовремя. А еще нужно ценить и любить близких людей, которые рядом с нами. К сожалению, часто бывает, что делаем мы это слишком поздно.

Мы прочитали рассказ «Попрыгунья» Чехова (краткое содержание). В своих рецензиях критики называли его «жемчужиной между новеллами». Легко убедиться, что данное сравнение абсолютно справедливо.

Источник

Осип Дымов «Осень»

Наступила осень. Как?

Недалеко отсюда билось море волнами все лето, всю весну и лето. Берег был плоский, песчаный; оно грохотало мелкими камушками, накидывая их с последней прозрачной волной и захватывая с первой обратной. Казалось странным: чего море так бьется? И откуда являются волны, все новые, без конца?

Над этим никто не задумывался, но вот 22 июля, около часу дня, море таки добилось своего: волны выбросили ее на берег. Возможно, что они выбрасывали ее постепенно, комковатыми клочьями все лето — всю весну и лето, но этого никто не знал. Теперь же все стало ясно. Тень лодки, зарывшейся в песок, легла совсем не на то место, что неделю назад. В светлом, жарком воздухе закричал петух, но уже не напомнил детства. Велосипедист на пыльном шоссе остановился, поднял голову, потную шею его обдало внезапно вспорхнувшим, как воробей, ветром.

Это была осень. Волны, наконец, оттащили ее с середины океана и выбросили на берег.

Это произошло 22 июля, в час с минутами. Свершилось! Осень прыгнула на песок, шурша пробежала по нем, заметая следы человеческих ног, два раза споткнулась, причем схватилась за рябину, и бросилась на деревню. Вот тогда-то закричал сразу состарившийся петух, и, виясь вокруг огромного подсолнечника, загудела согнувшись, как баба под ношей, мохнатая пчела.

Осень пряталась, выжидая. Где? В очень потаенных местах: в лесу под опавшими листьями, в рытвинах на поле, где валялись осколки разбитой бутылки, в изменившемся полете птиц. И, когда поэт раскрывал свою записную книжку, чтобы закрепить нежно-некрасивым почерком новую рифму, он находил осень между белыми листочками, словно кем-то засушенный цветок. Рифма тяжелела и, как удар вечернего колокола, тонула в меланхолическом сонете. Или тоже как удар веслом по вечернему озеру.

До вечера она многое успела. Достаточно сказать, что на протяжении десятков квадратных верст в эту ночь выпала густая, крупная, как беспричинные слезы девушки, роса. Об этом даже писали в некоторых газетах.

Ну, а уж вечером я ее встретил.

Видите ли, вечером не прячутся, вечером не надо прятаться. Это солнце делит и разграничивает и каждому назначает особое место. А при луне все равны. При луне принц беседует с дочерью портного и целует ее руки: бывает!

Утром Маша (дочь портного зовут Машей), просыпаясь, чувствует острую, тонкую боль в пальцах; ей кажется, что это уколы иголки, но на самом деле это — поцелуи принца.

Вечером я ее встретил — осень; то есть я так ее называл в шутку. Но, конечно, это была женщина, как все. Даже один раз пришла с головной болью и жмурила левый глаз — вот видите.

Странность, пожалуй, была в том, что мы не понимали друг друга: она не знала по-русски ни слова. Виноват, одно слово затвердила:

А для меня шведский язык был совершенно чужд. Возможно, впрочем, что она была не шведкой, а финкой или даже еще другой национальности. Не знаю.

Я шел мимо вечерних дач, все было серо: так как рассвет должен был заняться рано — то понимаете, не стоило делать особенной темноты.

Уже все спали. В садах, прижавшись к частоколу, стояли одинокие человеческие фигуры и глядели на дорогу. Вы заметили? Такие одинокие фигуры стоят во все ночи до глубокой осени, и луна освещает их. Вот лежат обгорелые балки и жестяной лист с крыши. Это целая история. Тут была мелочная лавка, бойко торговала, а конкурент ее поджог. Теперь здесь просвет на море, где наискось легла светлая полоса от луны. Думаешь: луна такая маленькая и тусклая, а…

Вдруг она прошла мимо меня, окинув строгим взглядом, как будто бросив слово на незнакомом языке. Я ничего не приметил, кроме этих черных, глубоких глаз и серой жизни моей назади. Объясню: потому так вспыхивают, обжигая сердце, мимо проходящие женщины, что идут они не по тротуару зимнего дня и не по дороге у моря, а появляются, пересекая полосу нашей серой жизни. Прошла — и после нее, как траурный шлейф все та же серая дорога — дорога нашей жизни. Ну, значит, идут они не по камням, а близко-близко от нашего слабого, самолюбивого, непрочного и очень одинокого мужского сердца.

Возвращаясь к себе в избу, которую нанял у финна, я видел, как, прижавшись к заборам, стояли живые фигуры, словно садовые украшения, вроде гномов, аистов, и ждали, ждали…

Миновало еще несколько росистых ночей, но газеты уже не писали об этом, потому что в стране тогда было неспокойно, и даже многие говорили: революция. Так что подобным не интересовались.

Она приходила ко мне в мою избу. Сидели мы в сенях на низких табуретах, и очень-очень далеко лаяли две собаки. Зимою во фраке на приеме или на официальном торжестве я вдруг вспоминал лунную полосу за обгорелыми балками и далекий, ночной лай… да еще ветер, ветер, который несется выше человеческого роста, не трогает лица, а только листья, а из ветвей — наиболее тоненькие, молодые.

Вот мы сидим и говорим. Очень странно. Она не понимает ни одного слова, а когда говорит она, я смотрю вниз (я чуть выше ее), на ее волосы и думаю свое. И так мы беседуем двумя не сливающимися монологами, двумя цепями мыслей, не переплетающимися в легко рвущийся диалог. А над нами ветер и листья рассказывают ночь — как будто жуют ее — да, это немного некрасиво так выражаться, но, если прислушаться, то похоже.

Я никому так много не говорил, как ей. Не было стыдно слов. Нам ничто не мешало, потому что мы не понимали друг друга.

— Послушай, — говорил я и глядел на ее тонкие, бледные при луне пальцы: — мои друзья умирают. Это все даровитые, славные люди. Я их любил. Когда умер первый, я был безумно потрясен, второй — меньше, а месяц назад скончался в чахотке седьмой или восьмой — и я даже не заплакал. Вот скверно: душа грубеет…

Мы сидим на пороге в темноте, черные кусты неподвижны, а листья жуют ночь.

Она отвечает — я перевожу.

— Ты не первый подходишь ко мне. Каждого я ждала и думала: мы вместе отгадаем эту тайну, эту странную тайну любви. Но до сих пор были все фальшивые отгадчики. Чем больше я обманывалась, тем грустнее становились мои глаза. А вот уже морщины на моем лбу, и близка зима, я уйду, мы не встретимся…

— Кто ты такая — я не знаю. Чужая. Но так странно и бесшумно ты подошла к моему сердцу. У нас обоих обручальные кольца на руке, и где-то сзади жизнь, которая ждет нас, как привычное платье. Мы войдем в нее снова, и никому не скажем о нашей встрече.

— Умирает лето, уходит молодость. Можно ли было думать, что двадцать лет назад придвинется вот эта минута, и мы будем сидеть здесь в северную ночь августа, глядеть и вспоминать, что двадцать лет назад об этом не думали. Казалось: двадцать лет, — ах, это бесконечно, это огромный промежуток времени — а вот…

Я ее провожаю. Поздно. Она устала. Ее движения опали, и веки полуопущены. Она прекрасна.

— Приду, — отвечает она по-русски.

У забора в саду одна запоздавшая тень. Голова окутана. Холодно. С моря, как туман, несет тоскою.

Я возвращаюсь. В стойлах бьет ночным копытом лошадь. Скрипит что-то: дерево или птица? Или плачет Маша, дочь портного — ее покинул принц.

Знакомые мне говорят: осень. Да. Между деревьями протянулись тонкие, как лезвие сабли, паутины. Играют шарманки. Иногда слышишь две-три мелодии разом. В фруктовых садах около двух часов дня — самый жаркий момент — начинают срываться яблоки одно за другим: та-та-трата. По шоссе, уже непыльному, тянутся возы с мебелью, и на них важно покачивается, как барин, платяной шкаф. Трава придавлена, а ведь никто по ней не ходил.

Восемь дней подряд лил дождь, а когда окончился, нам, дачникам, подали счета — длинные листочки бумаги, на которых расписывается осень.

Вечером я ее ждал: нет. Я укладывался и слушал — не придет ли? Не пришла. До самого рассвета гудели море и лес. Они все гудели, от этого делалось холоднее.

На моем столе горела свеча, и в пламени ее скрючился, страдая тоской, фитиль. Я тушил ее и зажигал. Под босой ногой скрипели доски. Страшное одиночество со стиснутыми зубами положило мне на грудь руку.

Заснул и снилось счастье. Такое простое, такое далекое. Снился сеновал и мои прежние двадцать три года, сквозь щели крыши светит деревенская луна волшебными четырехугольными кусочками. Больше ничего. Ах, Боже мой…

Уехал. Все позади. Было ли? Вот рисунок обоев перед глазами. Жена удачно провезла из-за границы контрабандой перчатки и кружева. В кармане осеннего пальто нашлись две копейки с прошлой весны. Стало грустно. Продают газеты.

А вечером — ночью — жена удивленно глядит на меня. Она опускает веки — как похожа на свою покойную мать!

Мы друзья, мы прожили вместе ряд лет. Мое тело как будто часть ее — так ей кажется. Она удивленно глядит на меня, на мою растерянную, беспомощную улыбку, наклоняется ко мне в сорочке, и голые, худые руки обнимают меня. Она прижимается к моим волосам, и мы оба тихо раскачиваемся в белом, как жрецы на празднике, который отменен… навсегда отменен. Так мы сидели на краю нашей кровати.

Вдруг я чувствую, как катится по моему лбу слеза острая, как лезвие сабли, и задевает мое ухо.

Источник

Попрыгунья

Осип Иванович Дымов, титулярный советник и врач тридцати одного года, служит в двух больницах одновременно: ординатором и прозектором. С девяти часов утра и до полудня принимает больных, потом едет вскрывать трупы. Но его доходов едва хватает на покрытие расходов жены — Ольги Ивановны, двадцати двух лет, помешанной на талантах и знаменитостях в художественной и артистической среде, которых она ежедневно принимает в доме. Страсть к людям искусства подогревается ещё тем, что она сама немного поёт, лепит, рисует и обладает, как утверждают друзья, недопроявленным талантом во всем сразу. Среди гостей дома выделяется пейзажист и анималист Рябовский — «белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей» (что равняется годовому доходу от частной практики Дымова).

Дымов обожает жену. Они познакомились, когда он лечил её отца, дежуря ночами возле него. Она тоже любит его. В Дымове «что-то есть», — говорит она друзьям: «Сколько самопожертвования, искреннего участия!» «. в нем есть что-то сильное, могучее, медвежье», — говорит она гостям, вроде объясняя, почему она, артистическая натура, вышла за такого «очень обыкновенного и ничем не замечательного человека». Дымов (она не зовёт мужа иначе как по фамилии, часто прибавляя: «Дай я пожму твою честную руку!» — что выдаёт в ней отголосок тургеневского «эмансипе») оказывается на положении не то мужа, не то слуги. Она так и называет его: «Мой милый метрдотель!» Дымов готовит закуски, мчится за нарядами для жены, которая проводит лето на даче с друзьями. Одна сцена являет верх мужского унижения Дымова: приехав после тяжёлого дня на дачу к жене и привезя с собой закусок, мечтая поужинать, отдохнуть, он тут же отправляется на поезде в ночь обратно, ибо Ольга намерена на следующий день принять участие в свадьбе телеграфиста и не может обойтись без приличной шляпки, платья, цветов, перчаток.

Ольга Ивановна вместе с художниками проводит остаток лета на Волге. Дымов остаётся работать и посылать жене деньги. На пароходе Рябовский признается Ольге в любви, она становится его любовницей. О Дымове старается не вспоминать. «В самом деле: что Дымов? почему Дымов? какое ей дело до Дымова?» Но скоро Ольга наскучивает Рябовскому; он с радостью отправляет её к мужу, когда ей надоедает жизнь в деревне — в грязной избе на берегу Волги. Рябовский — чеховский тип «скучающего» художника. Он талантлив, но ленив. Иногда ему кажется, что он достиг предела творческих возможностей, но иногда работает без отдыха и тогда — создаёт что-то значительное. Он способен жить только творчеством, и женщины для него не много значат.

Дымов встречает жену с радостью. Она не решается признаться в связи с Рябовским. Но приезжает Рябовский, и их роман вяло продолжается, вызывая в нем скуку, в ней — скуку и ревность. Дымов начинает догадываться об измене, переживает, но не подаёт вида и работает больше, чем раньше. Однажды он говорит, что защитил диссертацию и ему, возможно, предложат приват-доцентуру по общей патологии. По его лицу видно, что «если бы Ольга Ивановна разделила с ним его радость и торжество, то он простил бы ей все, но она не понимала, что значит приват-доцентура и общая патология, к тому же боялась опоздать в театр и ничего не сказала». В доме появляется коллега Дымова Коростелев, «маленький стриженый человечек с помятым лицом»; с ним Дымов проводит все свободное время в непонятных для жены учёных разговорах.

Отношения с Рябовским заходят в тупик. Однажды в его мастерской Ольга Ивановна застаёт женщину, очевидно, его любовницу и решает порвать с ним. В это время муж заражается дифтеритом, высасывая плёнки у больного мальчика, чего он, как врач, не обязан делать. За ним ухаживает Коростелев. К больному приглашают местное светило, доктора Шрека, но он не может помочь: Дымов безнадёжен. Ольга Ивановна, наконец, понимает лживость и подлость своих отношений с мужем, проклинает прошлое, молит Бога о помощи. Коростелев говорит ей о смерти Дымова, плачет, обвиняет Ольгу Ивановну в том, что она погубила мужа. Из него мог вырасти крупнейший учёный, но нехватка времени и домашнего покоя не позволили ему стать тем, кем он по праву должен быть. Ольга Ивановна понимает, что причиной смерти мужа была она, вынуждавшая его заниматься частной практикой и обеспечивать ей праздную жизнь. Она понимает, что в погоне за знаменитостями «прозевала» подлинный талант. Она бежит к телу Дымова, плачет, зовёт его, понимая, что опоздала.

Рассказ заканчивается простыми словами Коростелева, подчёркивающими всю бессмысленность ситуации: «Да что тут спрашивать? Вы ступайте в церковную сторожку и спросите, где живут богаделки. Они и обмоют тело и уберут — все сделают, что нужно».

Что скажете о пересказе?

Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.

Источник